До чего же мы несчастные царевны,
Нам законом запрещается любить,
В царских семьях уж таков порядок древний -
По расчету надо замуж выходить.

А я не хочу, не хочу по расчету,
А я по любви, по любви хочу.
Свободу, свободу, мне дайте свободу,
Я птицею ввысь улечу.

Нам, царевнам, жить приходится в неволе,
Пропадают молодые годы зря.
Нам всё время надо думать о престоле,
Исполняя волю батюшки-царя.

А я не хочу, не хочу о престоле,
А я о любви, о любви хочу.
На волю, на волю, хочу я на волю,
Я птицею ввысь улечу.

Наконец-то купил себе этот шедевр! Рад до ужаса. )))

Я тут вот о чем подумал...
Может мне на НГ уехать в Сочи?

Плиз, в комментах аргументируйте пожалуйста свой голос выбора... )))

Моя новая любовь - парни из Gregorian!
"Всем бы дала и не по разу, лишь бы пели и пели!"


Я слышу: Gregorian "More"

Скажу одно: метлой больше не пользуюсь, потому что выросли заново крылья. )))

Среда, 27 декабря 2006

Старая Перечница…
(Праздники)

Кто-то убрал меня из друзей в контакте. Кто? А хуй его знает.

Поздравляю сегодня всех с пятницей тринадцатым и с тем, что сегодня мне стукнуло 26 лет и 1 месяц. )))

К трем часам по полуночи Агафон добрался до родного дома. Старая отдеккорированная кибитка ждала его там же, где он ее и оставил в последний раз, внутри никого не было. Агафон крепился и приходил в себя от воспоминания № 1 про первый поцелуй, но воспоминание №2 уже проникало в мозг и уносило мысли цыгана далеко-далеко, в прошлое, на какое-то время назад…
Воспоминание №2: первая попытка расставания.
…
События разворачивались в хуторском кабаке и неподалеку от него. Агафон как всегда был пьян и ни в чем себе не отказывал. Баба как всегда была трезва и отказывала себе во всем, кроме одного - в удовольствии наблюдать за любимым и вожделенным цыганом. К Агафону, как обычно, приставало множество хуторянок, и Агафон, будучи польщенным вниманием, дарил свои улыбки направо и налево, озаряя ими все вокруг. Вдруг Рыжая Баба, распихивая и расталкивая распутных девок, стала протискиваться к Агаше. Схватив его за руку и резко выдернув из круга веселящихся, Баба потащила его к выходу - прогуляться. Серые глаза Бабы источали затаенное раздражение, а также гнев и искры оскорбленного самолюбия. Агафон делал вид, что ничего не происходит и все своим телом показывал Бабе то, что ему на все наплевать, нарыгать, насрать и вообще просто по хую.
Полчаса Баба таскала Агафона по узким грязным улицам Хутора близ кабака, объясняя, что Агафон слишком молод и, что он еще не нагулялся. Баба орала на ухо цыгану, что она хочет серьезных отношений и детей, хочет выйти за Агафона замуж и создать свою семью, но в связи с тем, что Агафон не в состоянии ее понять, они прямо сейчас расстаются. Последние слова Рыжей Бабы прозвучали, словно гром среди ясного неба, как хлыст по заду резвого коня, в ушах псевдоцыгана. Агафон охуел. Такого поворота событий он не ожидал. Пораскинув мозгами, Агафон расстроился, ушел в себя, но, через мгновение решил, что ничего такого уж страшного не произошло, и пошел обратно в сторону кабака. Баба, не ожидала такого поворота событий со стороны Агафона, тоже немного прихуела и побежала за ним, объясняя, что так будет лучше для всех. Сейчас Агафона Баба только раздражала. "Бросила и хуй с тобой", - думал в тот миг Агафон, - "Пошла на хуй, сука страшная, мало ли баб на свете". Но Баба не отставала… Баба все пыталась что-то объяснить Агафону и, туманный мозг Агафона даже уловил вразумительные вещи, отчего, не посмотрев на дорогу шагнул вперед и, если бы Баба не схватила Агафона за руку, то его бы сшибла грязная темная колесница, несущаяся в ночи по своим делам, запряженная черными скакунами и управляемая хер знает кем и хер знает в каком состоянии…
Баба мертвой хваткой держала Агафона, постоянно его встряхивала и все кричала и кричала как она его любит, как он ей дорог, молила ее простить и вернуться, молила о пощаде и об ответной любви. Не в силах сопротивляться действию выпитого алкоголя и крепким рукам возлюбленной, Агафон сдался…
…
Воспоминание встало Агафону поперек горла… Только сейчас Агафон понимал, что лучше бы именно в тот момент все закончилось, и не понимал, какого хуя Баба продолжила весь этот фарс, зная о своей многочисленной семье, которую никогда не оставит…
- Блядь!, - в сердцах вскрикнул Агафон, - Чтоб им всем пусто было, сволочам ебучим!
И уснул.
Ничего не предвещало беды…

В этот вечер Агафон сидел один на берегу унылого лесного озера с зелеными зарослями кустов по краям, торчащим коричнево-черным тростником и лунной дорожкой, уводящей его мысли и чувства вдаль, к той, которую он любил больше жизни. В руках цыгана заканчивало свое существование 2 литра отменного самогона, который он спиздил во все известном вино-водочном погребке, как раз в тот момент, когда Пелагея показывала ему свои алкогольные новшества.
Агафона душили и грызли изнутри воспоминания.
Ничего не предвещало беды…
Воспоминание №1: первый поцелуй.
...
О социальном статусе Бабы было еще не известно, Баба ухаживала за Агафоном как только могла. Баба была в пылу завоевания и каждый день с силой урагана брала неприступную крепость молодой цыганской души.
Однажды, изрядно набравшись с дружками, так, что Агафона мотало из стороны в сторону, Агафон, с теми же дружками, завалился на местные Таборские пляски около ритуального цыганского костра под звуки Магического цыганского бубна. Агафон отрывался как мог и перетискал добрую половину молодых танцующих цыганок, как вдруг, взгляд пьяных глаз упал в сторону местного цыганского бара, в роли которого выступало обычное бревно. Огнем серых глаз его прожигала Рыжая Баба. У Агафона слегка что-то внутри екнуло - это была его совесть, но так как до этого с ее уколами Агафон не встречался, то в пьяном угаре подумал, что это всего лишь действие алкоголя. Агафон, недолго думая, следуя очередному порыву, подошел к Бабе и поцеловал ее недолгим, но затянувшимся поцелуем. Их губы, соприкоснувшись, вспыхнули таким огнем, что поцелуй почти обжег псевдоцыгана и Бабу, и женщина чуть не лишилась чувств. Баба пришла в такое смятение и оцепенение, что даже второе соприкосновение губ не смогло полностью вывести ее из этого состояния. Неожиданное действо со стороны вольного таборянина вывело Бабу и ее психику из равновесия.
Мгновение спустя, сама не понимая как, Баба уже кружилась в круге молодых цыганок, трясла юбками в такт музыке Цыганского бубна и подпевала своим, не лишенным красоты, скрипучим голосом, напоминающим скрежет ногтей по металлу.
Алкогольный запал не кончался, и Агафон, схватив Бабу за руку, выдернул ее из сумасшедших плясок и потащил в Дивный лес, который был сравнительно недалеко – всего-лишь через какое-то там Пшеничное поле. По пути, схватив два ружья-дробовика, порох, патроны и огниво, Агафон в узкой и тесной компании, в которую входил «Он» и «Она» – Рыжая Баба, направились туда, где обычно, в сиянии холодной луны, сидели куропатки, тетерева, совы, филины, глухари, дикие гуси-лебеди, дикие утки-курицы, а также редкая порода-гибрид цапли и журавля под названием «журапляцавль», которого никто не видел, но за то много кто слышал. Удобно устроившись в кустах и разделив все огнестрельные запасы пополам, цыган с Бабой стали отстреливать птиц на азарт, по принципу кто больше. Зарево перестрелки было видно даже не Хуторе, но, никто не предал этому никакого особого значения, думая, что это, скорее всего, Груня Липовецкая отстреливает диких пчел из рогатки…
Агафон, будучи от природы страстным и горячим, не мог долго сидеть в бездействии рядом с женщиной, какой бы та ни была. Исключением была лишь одна особь женского рода, которая носила имя Рада Богданович, бесившая и раздражавшая молодого цыгана. Не выдержав и не желая выдерживать, Агаша повернулся к Бабе. В сиянии ночной луны ее рыжие волосы отливали черным и маняще зазывали запустить в них руки. Светлая кожа с веснушками лучилась и сверкала. Большие округлые груди, едва прикрытые легкой тканью ее кофтейки-раздувайки, зазывно вздымались при малейшем легком вздохе. На щеках алел легкий румянец возбуждения. Брови игриво приподнимались, а веки с белесыми, почти бесцветными ресницами мягко прикрывали холод стальных серых глаз. Агафон отшвырнул ружье в сторону, от чего оно выстрелило три раз подряд и грохнуло пятерых, ни в чем не повинных птенцов тетерева и одну дикую утку-курицу. Ужасное зрелище умирающих от потери крови птиц заставило жесткую, по-характеру, и не сгибаемую, по-воле, женщину зажмурится и откинуть голову в сторону. Пьяный Агафон расценил жест, как приглашение к страстному поцелую и впился в алые, чуть обветренные и немного треснувшие с левой стороны от дикого ора, который Баба издавала, когда подстреливала очередную лесную дичь, губы Бабы, проникая своим требовательным языком внутрь ее все же милого и теплого ротика. Сначала в губы, а потом, пока Баба не успела очухаться, Агафон присосался к ее шее, оставив на ней ярко-коричневый след страсти и вожделения. О, эта нежная веснушчатая кожа, пропитанная дымом от пороха с привкусом кожаной ручки дробовика, сводили Агафона с ума.
Конечно, Агафон, разгоряченный и готовый к разврату, вот уже было готов был порвать на Бабе одежды, задрать юбки и совершить то, чего желал каждый мускул его тела, но тут из-за кустов показалась небольшая группа цыган, которые тоже прогуливались, здесь же, в свете полночной и зловещей луны… И пыл пришлось поумерить…
...
Воспоминание №1 было настолько удручающим, что Агафон в сердцах швырнул уже пустую бутыль в озеро, оглушив маленькую лягушку. Лягушка охуела и сильно возмутилась. Проквакав раз сто на отборном матерном лягушачьем языке, укоризненно глядя на цыгана, она, по-случайности, разбудила еще с полсотни своих сородичей, и музыка болот наполнила воздух противными звуками, что привело к совершенной невозможности дальнейшего пребывания здесь человека. Агафон вскочил на своего коня, смачно сплюнул на траву все то, что осталось у него во рту после воспоминаний о романтичном поцелуе с рыжей Бабой, и ускакал в родной Табор, размышляя о превратностях судьбы и напевая себе под нос строки из любимой песни про «первый поцелуй»...
Ничего не предвещало беды…