Действующее лицо № очередное:

Чаплин



Стояла глубокая темная ночь. Ничего не предвещало беды. Агафону было девятнадцать. Его молодая кровь играла в жилах, и он никак не мог заснуть. Что-то тревожило его, но он никак не мог понять что. Ворочаясь с боку на бок, Агафон принял решение прогуляться. Когда Агафон вышел из кибитки, его сбил с ног легкий осенний ветерок. Поднявшись, он оглянулся. Стояла кромешная тьма. И, лишь, неподалеку, на расстоянии 10 - 15 метров среди старых, потрепанных временем и непогодой цыганских кибиток и шатров, были видны мрачно тлеющие зловещие оранжево - огненные угольки общего костра, который цыгане никогда не тушили на ночь. Они верили в Духа Костра - Угольтуха, что если разозлить его, залив костер, то Угольтух их накажет, и они не разожгут костер на другой день... И умрут от холода и голода... Костер уже почти потух, свет от углей распространялся - ну максимум в радиусе 1 метра, все остальное пространство было покрыто мраком, чем дальше от углей и пепла, тем мрачнее и зловещее было в ту ночь на улице. Но, Агафона это не испугало. Доселе неведомая сила как бы влекла его куда-то в эту темную неизвестность... Cобравшись с духом, Агафон поправил свои новые темные бархатные шаровары, отряхнул жемчужно - белую рубаху, с вышивкой ручной работы, кушак, тоже ручной работы и шагнул в темноту, туда, где, как подсказывала его безошибочная интуиция, он должен был сегодня быть... Тьма сгущалась.

Ничего не предвещало беды...

Агафон шел, наслаждаясь безмолвной тишиной и мертвым покоем, вдыхал остывший ночной озонированный воздух, насвистывал старинную цыганскую песенку, слова, и смысл которой давно были потеряны, и думал о смысле бытия: «Что?, Зачем? и Для кого?». Вот три вопроса, мучившие его сознание тогда.

Ничего не предвещало беды...

Вдруг, слух Агафона уловил еле слышное похрапывание. Агафон остановился... Прислушался, не показалось ли ему... Нет, не показалось. Храп тихо продолжал нарушать безмолвную тишину Хуторской ночи... Агафон стал на ощупь пробираться в ту сторону, от куда распространялся звук... Он пробирался до тех пор, пока не уперся во что-то колючее. Аккуратно ощупав то, что его укололо, Агафон понял, что стоит перед забором. Забор был ему по пояс, и его обтягивала колючая проволока. На прутья забора то там то здесь были насажены черепа кошек, собак, ящериц, птиц, рыб и прочей фауны этого благодатного края. Агафон понял, что находится около избы [Вещей Бабки Шалуньи]. «Наверное, старая ведьма храпит», - подумал Агафон... НО НЕТ, ничего не могло обмануть чуткое ухо цыгана. Знакомые, до боли, с детства звуки резким резонансом отпечатывались в голове Агафона и напрягали барабанные перепонки его ушей... Да, это был конь!!! По похрапыванию скотинки Агафон определил, что коню примерно два года от роду, что он породистый, недурен собой, может быть даже с примесью благородной крови. «Надо брать»,- подумал Агафон. И взял.

Красив был новый конь Агафона. Рослый, хорошо сложенный, вороной жеребец с густой кудрявой гривой и купированным хвостом, вызывал восхищенные и, порой, завистливые взгляды хуторян и однотаборян. Всем взял конь - и красотой и скоростью и выносливостью и пробегом... Никак не мог налюбоваться Агафон на своего нового соратника!!! К вечеру второго дня Агафон принял решение оставить коня у себя и вырастить из него настоящего жеребца! Агафон назвал его – Чаплин.

Этого жеребца [Вещей Бабке Шалунье] подарил на ее очередной юбилей ее тайный воздыхатель, настолько тайный, что даже сама старая ведьма, гадая на своей магической турке никак не могла понять кто же это... Не думал этот поклонник, что его дар вот так вот спиздят, и не караулил его... [Вещая Бабка Шалунья] тоже не знала о подарке, но с тех пор у нее осталось какое-то странное предчувствие, что как будто бы Агафон у нее что-то спиздил, но она никак не могла понять что и просто недолюбливала его...

Одна из песен Агафона, которую подслушала хуторянка Пилагея Столичная, когда Агафон напевал ее, гуляя по Хутору, и разнесла по всей округе, скомпрометировав при этом Лихого.

«Очаровательная, привлекательная и чистоплотная небольшая цыганская семья, состоящая из молодых мужа и жены, их престарелых родителей и маленькой кучки милых маленьких детишек в количестве семи штук, снимет комнату в Вашей хате, где–нибудь в районе окраины Хутора, на неопределенный срок. Честность, порядочность, тишина и покой гарантированы. Спросить в Таборе цыганку Марынель.»

...Продолжение последовало...

Агафон вырос законченным эгоистом. Но это была не его вина. Он не мог любить ни мать, жестоко обращавшуюся с ним с раннего, четырехлетнего возраста. Ни отца, который днем пропадал неизвестно где (неизвестно где и неизвестно с кем), вечером играл домино, винт бридж, покер, преферанс, козла, простого дурака, подкидного дурака, переводного дурака, дурака навалом, пьяницу, очко, спорт-лото и тотализатор в кибитках своих друзей-цыган-единомышленников, а ночью, проигравшись в пух, перо, пепел и прах возвращался домой бил посуду, рвал газеты, непотребно ругался с МариУУУУлой и заваливался в грязных сапогах на чистые простыни детской кроватки Агафона.

Не мог Агафон любить и многочисленных сводных братьев и сестер, которые с завидной регулярностью появлялись на чистых простынях малыша-озорника Агаши, мешая ему спокойно засыпать своими воплями, криками, писками, соплями и слюнями, а так же вовремя несмененными пеленками неизвестной иностранной фирмы, которые пропускали не только влагу, но и запахи неокрепшего детского организма. Мариола, скрывая от Агафона истинное положение вещей, говорила, что находит их в капусте… Не мог их любить Агафон. И не любил. Не видел Агафон в них родных черт. Не похожи они были на него- ни рожей, ни кожей. Поэтому, с завидной регулярностью появлявшись, с еще более завидной регулярностью они пропадали из кибитки молодых и резвых цыган. Зато на их месте появлялись- то мешок яблок, то мешок картошки, то просто- вещь-мешок, чтобы то ни было Агафон, будучи от природы экономистом, считал это выгодной бартерной сделкой, и только кочанов капусты никогда не было в мешках Агафона.

Итак, Агафон никого не любил, никого, только себя.

С детских лет Агафон рос разносторонне развитым цыганским ребенком. Он увлекался спортом: бегом, верховой ездой, плаванием, водным поло, конным поло, прыжками в длину, прыжками в высоту, метанием цыганского молота, метанием цыганского диска, стрельбой из ружья, стрельбой из винтовки, пистолета, лука, рогатки и прочими цыганскими спортивными игрищами. Уже в пять лет Агафон давал фору в прятках, вышибалах, казаков-разбойников, прыганию через скакалку, лазанию по деревьям, переплытию рек, озер, каналов, спортивному ориентированию на незнакомой местности, построению азимутов, составлению маршрутов любому цыганскому пацаненку в возрасте от трех до тринадцати лет…К 13 годам он хорошо изучил территорию проживания табора, все ее возвышенности и низменности, горные хребты и межгорные котловины, леса и поля, реки и речушки, пруды и заводи, дороги и дорожки, тропки и тропинки, весь, весь рельеф этого сурового, но благодатного края, который образовывался в течении многих тысяч, а может и миллионов лет под воздействием сближения и столкновения отдельных крупных литосферных плит, деятельности поверхностных и подземных вод, силы тяжести, вулканизмом, древних оледенений, землятрясений, геологов, археологов, Гринписа, простых смертных, и, лишь одно место Агафон боялся и почти никогда не ходил туда. Это место в таборе называли Дивным лесом. Слышал Агафон сказки бабки Надынель Норбековны Недострахован – Незастрахован - Неперестрахован, в девичестве Негодован о том, что в лесу этом странным образом пропадает мужское население местного хутора, и, решил ходить туда изредка- по БОЛЬШОЙ нужде.

В таборе Агафона любили и ненавидели с одинаковой силой. Особенно обострились эти чувства однотаборян после того, как Агафон познал ВСЕ прелести верховых прогулок жаркими июньскими вечерами и темными августовскими ночами... охотно приглашали юные цыганки Агафона в свои девичьи кибитки, показывали ему свои безделушки, сокровища, прелести… и юные цыганки, и молодые цыганочки, и зрелые цыганские матроны...

В общем, к двадцати двум годам Агафон понял и познал все прелести горячей, пылающей страстью цыганской любви!!!

Вековое придание Хутора о Реке Смирновке.

Протекала на Хуторе река. Вода была в ней кристально чиста и прозрачна, как девичьи слезы. Называлась она – Смирновка. Это название она получила от местных жителей, когда-то очень, очень давно, примерно лет двести – двести пятьдесят назад...

В те далекие времена, жила-была на Хуторе семья Смирновых. Была в этой семье всего одна единственная дочь – красавица Аленка. Хороша была собою, не пила, не курила, матом не ругалась – завидная невеста на Хуторе. Все бравые хлопцы с Хутора добивались расположения девушки – красы, но на них она не обращала нималейшего внимания, потому как ее сердце билось не ровно только к одному хлопцу – Ивану. А сердце Ивана не билось, в нем жил холодный и расчетливый ум. Он посчитал для себя выгодной партией жениться не на молодой красавице Аленке, а на Старой Богатой Вдове.

Разбилось сердце Аленки...

Стала красна девица горевать, тосковать...

Все чаще, и чаще, и чаще в ее больших глазах стали наворачиваться огромные кристальные слезы. Ничего не могло успокоить Аленку, кроме уединения со своей болью на берегу местной реки. Но не показывала она свои переживания Хутору днем. Она была горда. Но зато вечерами и снова, и снова, и снова стала приходить она на берег речки, лить свои горючие чистые невинные слезы... Боль съедала ее изнутри, не давала покоя, все сокровенное она хотела раньше отдать этому Ивану, а теперь...

Тихие всхлипы вскоре перешли в мелкую дрожь и нытье. Девушка в темноте сидела у воды и пыталась остановить свои истерики. Но как же были велики ее страдания, наверное, сейчас понять никто не сможет. Со временем нытье уже сопровождалось редкими вскриками. Аленка пыталась выкинуть кислотную боль наружу. Иногда ей надоедало выть. Вдруг на минуту она вновь становилась той милой девочкой Аленкой, завидной невестой на Хуторе и она от скуки начинала кидать камни в воду, да так, что рыба всплывала. Видя что, она сотворила с бедными рыбками, девушка про себя тихо хихикала, но грусть и боль в ее душе не переставала грызть, и она вновь продолжала реветь. Редкие вскрики Аленки раздавались по ночам с реки. Иногда девушка увлекалась и даже перекрикивалась с эхом Дивного леса...

Полгода она мучила местных жителей по ночам...

И вот однажды вечером хуторяне зажгли огни. Взяли с собой орудиелопаты, вилы, грабли, косы, серпы, молоты, "вилку еретика", "дыбу-подвес", еще один вариант дыбы, "скрипку - сплетниц", "флейту - шумелку" для матерщинников, "железный сапог", "железный тапок", "железный валенок", кнуты, горящие веники, колья, "утробную кошку" и все то, что первое попалось под руку, которое нашли в своих хатах, и пошли на речку проучать, допекшую всех своим воем и ревом, девицу Аленушку.

Длинная очередь выстроилась вдоль реки из желающих «поговорить наедине» с девицей. Пока одни «разговаривали», другие времени не теряли, выуживая из реки оглушенную рыбу. Всю ночь до утра проучали они девушку...

Проучив Аленку, «чтобы не повадно было каждой девке по ночам из-за мужика плакать», хуторчане с чувством выполненного долга, в долгожданной - желанной мертвой тишине побрели по хатам...

Последним, кто остался рядом с неизнеможенным телом - Иван. У него единственного на Хуторе не поднялась рука на любящую его девушку, но зато поднялось нечто другое... Нога. Пнул он «то», что когда-то отзывалось на «Аленка» и «оно» благополучно скатилось в реку. А Иван после этого ушел в Дивный лес, и его больше никто и никогда не видел... Старая Богатая Вдова не долго убивалась горем и вскоре вышла замуж за очередного бравого хлопца.

Не все местные жители пережили ту ночь легко. Некоторых совесть стала грызть за содеянное. Великий рев стоял тогда на хуторе...

Много лет подряд жители Хутора приходили на речку, «навестить» Аленку Смирнову... Так и говорили: «Пойду к Аленке Смирновой схожу; к Смирновой пойду я; а ты к Смирновой еще не ходила?; а ты еще не ходил к Смирновой?». Долго фамилия Аленки претерпевала всякие видоизменения, пока окончательно не закрепилась в местном лексиконе, как «Смирновка», что и послужило в дальнейшем стать названием речки.

Память о той девушке будет жить вечно в наших сердцах. Каждый день, при желании, мы можем любоваться ее девичьем портретом, который сохранился с тех времен и дошел до наших дней. Дело в том, что у родителей девочки был всего лишь один единственный грязевой слепок лица дочери в возрасте четырех – пяти лет, который они бережно сохранили, когда Аленка поскользнулась в огороде на куриной какашке и ударила в грязь лицом. Позже, местный художник на основе этого слепка, написал портрет девочки. Из поколения в поколение передавался он из рук в руки. С техническим прогрессом, он стал тиражироваться, да так лихо, что добрался до столицы и попал в руки начальника шоколадной фабрики «Зеленый Июнь» Ему настолько приглянулось лицо девочки, что он решил украсить этой милейшей рожицей новую марку шоколада, которую собирался запускать в оборот...





P.S. Многие на Хуторе уже и не помнят, откуда пошло название реки, но зато Аленку все знают и чтят, как национальную героиню!