Любовь Агафона. Продолжение истории. Начало Воспоминаний.
В этот вечер Агафон сидел один на берегу унылого лесного озера с зелеными зарослями кустов по краям, торчащим коричнево-черным тростником и лунной дорожкой, уводящей его мысли и чувства вдаль, к той, которую он любил больше жизни. В руках цыгана заканчивало свое существование 2 литра отменного самогона, который он спиздил во все известном вино-водочном погребке, как раз в тот момент, когда Пелагея показывала ему свои алкогольные новшества.
Агафона душили и грызли изнутри воспоминания.
Ничего не предвещало беды…
Воспоминание №1: первый поцелуй.
...
О социальном статусе Бабы было еще не известно, Баба ухаживала за Агафоном как только могла. Баба была в пылу завоевания и каждый день с силой урагана брала неприступную крепость молодой цыганской души.
Однажды, изрядно набравшись с дружками, так, что Агафона мотало из стороны в сторону, Агафон, с теми же дружками, завалился на местные Таборские пляски около ритуального цыганского костра под звуки Магического цыганского бубна. Агафон отрывался как мог и перетискал добрую половину молодых танцующих цыганок, как вдруг, взгляд пьяных глаз упал в сторону местного цыганского бара, в роли которого выступало обычное бревно. Огнем серых глаз его прожигала Рыжая Баба. У Агафона слегка что-то внутри екнуло - это была его совесть, но так как до этого с ее уколами Агафон не встречался, то в пьяном угаре подумал, что это всего лишь действие алкоголя. Агафон, недолго думая, следуя очередному порыву, подошел к Бабе и поцеловал ее недолгим, но затянувшимся поцелуем. Их губы, соприкоснувшись, вспыхнули таким огнем, что поцелуй почти обжег псевдоцыгана и Бабу, и женщина чуть не лишилась чувств. Баба пришла в такое смятение и оцепенение, что даже второе соприкосновение губ не смогло полностью вывести ее из этого состояния. Неожиданное действо со стороны вольного таборянина вывело Бабу и ее психику из равновесия.
Мгновение спустя, сама не понимая как, Баба уже кружилась в круге молодых цыганок, трясла юбками в такт музыке Цыганского бубна и подпевала своим, не лишенным красоты, скрипучим голосом, напоминающим скрежет ногтей по металлу.
Алкогольный запал не кончался, и Агафон, схватив Бабу за руку, выдернул ее из сумасшедших плясок и потащил в Дивный лес, который был сравнительно недалеко – всего-лишь через какое-то там Пшеничное поле. По пути, схватив два ружья-дробовика, порох, патроны и огниво, Агафон в узкой и тесной компании, в которую входил «Он» и «Она» – Рыжая Баба, направились туда, где обычно, в сиянии холодной луны, сидели куропатки, тетерева, совы, филины, глухари, дикие гуси-лебеди, дикие утки-курицы, а также редкая порода-гибрид цапли и журавля под названием «журапляцавль», которого никто не видел, но за то много кто слышал. Удобно устроившись в кустах и разделив все огнестрельные запасы пополам, цыган с Бабой стали отстреливать птиц на азарт, по принципу кто больше. Зарево перестрелки было видно даже не Хуторе, но, никто не предал этому никакого особого значения, думая, что это, скорее всего, Груня Липовецкая отстреливает диких пчел из рогатки…
Агафон, будучи от природы страстным и горячим, не мог долго сидеть в бездействии рядом с женщиной, какой бы та ни была. Исключением была лишь одна особь женского рода, которая носила имя Рада Богданович, бесившая и раздражавшая молодого цыгана. Не выдержав и не желая выдерживать, Агаша повернулся к Бабе. В сиянии ночной луны ее рыжие волосы отливали черным и маняще зазывали запустить в них руки. Светлая кожа с веснушками лучилась и сверкала. Большие округлые груди, едва прикрытые легкой тканью ее кофтейки-раздувайки, зазывно вздымались при малейшем легком вздохе. На щеках алел легкий румянец возбуждения. Брови игриво приподнимались, а веки с белесыми, почти бесцветными ресницами мягко прикрывали холод стальных серых глаз. Агафон отшвырнул ружье в сторону, от чего оно выстрелило три раз подряд и грохнуло пятерых, ни в чем не повинных птенцов тетерева и одну дикую утку-курицу. Ужасное зрелище умирающих от потери крови птиц заставило жесткую, по-характеру, и не сгибаемую, по-воле, женщину зажмурится и откинуть голову в сторону. Пьяный Агафон расценил жест, как приглашение к страстному поцелую и впился в алые, чуть обветренные и немного треснувшие с левой стороны от дикого ора, который Баба издавала, когда подстреливала очередную лесную дичь, губы Бабы, проникая своим требовательным языком внутрь ее все же милого и теплого ротика. Сначала в губы, а потом, пока Баба не успела очухаться, Агафон присосался к ее шее, оставив на ней ярко-коричневый след страсти и вожделения. О, эта нежная веснушчатая кожа, пропитанная дымом от пороха с привкусом кожаной ручки дробовика, сводили Агафона с ума.
Конечно, Агафон, разгоряченный и готовый к разврату, вот уже было готов был порвать на Бабе одежды, задрать юбки и совершить то, чего желал каждый мускул его тела, но тут из-за кустов показалась небольшая группа цыган, которые тоже прогуливались, здесь же, в свете полночной и зловещей луны… И пыл пришлось поумерить…
...
Воспоминание №1 было настолько удручающим, что Агафон в сердцах швырнул уже пустую бутыль в озеро, оглушив маленькую лягушку. Лягушка охуела и сильно возмутилась. Проквакав раз сто на отборном матерном лягушачьем языке, укоризненно глядя на цыгана, она, по-случайности, разбудила еще с полсотни своих сородичей, и музыка болот наполнила воздух противными звуками, что привело к совершенной невозможности дальнейшего пребывания здесь человека. Агафон вскочил на своего коня, смачно сплюнул на траву все то, что осталось у него во рту после воспоминаний о романтичном поцелуе с рыжей Бабой, и ускакал в родной Табор, размышляя о превратностях судьбы и напевая себе под нос строки из любимой песни про «первый поцелуй»...
Ничего не предвещало беды…